Читать онлайн книгу "Легенды Древесных и Каменных Улиц"

Легенды Древесных и Каменных Улиц
Людмила Ланская


Два мира взаимосвязанных между собой порталами и неожиданно возникающими проломами. Два мира с разным течением времени и укладом. В одном испокон веков сосуществовала с реализмом магия, а в другом жители отдались на волю прогрессивно развивающейся урбанизации, не осознавая, что камни помнят всё… Несколько поколений пытаются разрешить этот вопрос, перемещаясь между Древесными и Каменными Улицами, создавая собственные легенды и истории.





Людмила Ланская

Легенды Древесных и Каменных Улиц



Посвящается моим первым читателям Древесных и Каменных Улиц с благодарностью.




Привет, незнакомец. История первая




Филин сидел на берегу озера, окруженного самыми старыми и косматыми ивами во всей округе. Зеркальная водная гладь была недвижима. Над белоснежными, словно изваянными из воска, кувшинками закружили голубые стрекозы. Их прозрачные переливчатые, похожие на витражные стеклышки, крылья мерцали от каждого движения. Стрекозы едва касались лапками воды, отчего по ней шли тончайшие кольца. Хрупкий крошечный мир, вобравший в себя жизнь насекомых, капли росы с радугой на поверхности, дуновение ветерка, трепет лепестков и тонкую сладкую струйку цветочного аромата, которую если сфокусироваться и настроиться на нужную волну, как учила бабушка, можно было разглядеть даже в таком плотном мареве. Филин способен был на это даже через стекла круглых очков, а может и благодаря им, любила подбадривать бабушка, носящая похожие очки.

Магия присутствовала в каждом из микромиров, прячась от докучливого или небрежного обращения, как улитки в панцирь. В обращении с магией необходимо быть предельно осторожным и благодарным, тогда она откроется тебе навстречу невиданной радугой красок и палитрой оттенков. Но в последние несколько месяцев бабушкины учения стали докучать Филину. Постоянное наблюдение за мельчайшими изменениями, радужными вспышками и переливами в местах, где было темно и неприглядно в первые секунды, постепенно вызывало неизменную утреннюю, а следом и дневную сонливости. Утомление от чрезмерной практики сказывалось на его настроении и в отношении к окружающему миру в целом. Главным стало появление, или лучше сказать, обнаружение на горизонте раздражителя – такой яркий, яростный, лучистый, приветливый и светлый одновременно, отчего Филин щурился, опускал глаза в землю, бродил, словно пьяный после столкновения, мечтал запрятаться поглубже в темноту собственного «панциря». В таких случаях хорошо помогали плавательный марафон на озере, разнообразные беседы с соседской девчонкой Мистикой, вот уж кто умел отвлечь вопреки убеждению, что дружить с девчонкой в его возрасте… странно. Мальчишки-одноклассники считали, что с девчонками-ровесницами либо воюешь, либо влюбляешься в них и уже воюешь за то, чтобы соперники не увели на свою сторону.

Мистика была нейтральной во всех отношениях. Непривлекательной, странноватой, верной слову и поступку, свойской. А еще она была старше него на полтора года и любила, несмотря на мрачный вид и черную одежду даже в жару, поболтать о прочитанном, услышанном, увиденном, выдуманном… Филин вздыхал, чертил носком кеда круги на песке, мечтал о банке холодного кофе, зевал так широко, что Мистика всякий раз вскидывалась, грозясь: «Когда-нибудь рот порвешь. Кто зашивать будет?» Филин хмыкал, поправлял очки на переносице и кепку на затылке, парируя: «Найдутся умельцы. Не грузись так». Мистика фыркала, картинно растягивала пальцами с облупленным фиолетовым лаком на обломанных ногтях уголки рта, потом вдруг указывала на белесые сгустки тумана над водой, завороженным шепотом приговаривая: «Духи утопленников». С ней было и весело, и спокойно. Иногда она, конечно, пугала его не на шутку байками из склепа. Филин, в свою очередь, не рассказывал ей про ауру, магические следы и прочее, чтобы не надоедала лишний раз, а может просто, чтобы не сочла чудиком. Он был младше, ниже ростом, носил очки в никелированной оправе и большую бордовую кепку, худой, пластичный и если присмотреться чуть внимательней, женственный, как девчонка, красивый даже, в частности для подростка. В школе ученики и учителя звали его просто Фил, матушка кликала Совенком, и лишь на Улице Ив он мог с гордостью носить полное имя – Филин, потому что здесь он чувствовал себя полнокровной, цельной личностью, в чьих жилах цвела и крепла… магия. Он бы и рад был кому-нибудь довериться, облегчить душу, но пока что не нашел такого человека, бабушка была не в счет.

Подул вялый сквозняк, и стрекозы вдруг исчезли. Мелькнула из ниоткуда бабочка-капустница, пропорхнула среди сочно-зеленых листьев, задела крыльями острые травинки и взметнулась ввысь неуклюже. Бабушка рассказывала Филину, когда он был совсем маленький, что эти бабочки – заблудшие души между миром живых и мертвых. Их призрачная красота недолговечна. Если за сутки они не разыщут проход в мир мертвых, то никогда не сумеют переродиться вновь.

– Тех, что мы с тобой видим, но не видят другие люди, это сбившиеся с пути души. Когда ты станешь старше, я покажу тебе, как можно помочь им без особого вмешательства, направить к проходу на «ту сторону».

Сказав это, она неизменно подмигнула и закачалась в кресле-качалке, сматывая в клубок лавандовую пряжу. Филин сидел рядом на табурете, сцепив руки за головой, блаженно пускал мысли вдаль, особо не задумываясь над словами родственницы. Дар его тяготил, обострял углы, но и закалял характер. Дар этот пугал маму. Что толку видеть то, чего другие не в состоянии различить? Как это может помочь ему самому в жизни? Бабочки-души, радуга огоньков. Вот дедушка мог слышать воду там, где её, казалось, не могло быть и в помине. И что по итогу? Вода забрала его. Слопала жертву, выплюнув останки.

– …А всё потому, что заигрался! Нечего было хохотать с русалками. Речные и озерные нимфы куда коварнее морских. Попомни мои слова, когда вновь пойдешь рыбачить.

Из-за этой присказки бабушка запрещала Филину с Мистикой ходить к озеру после заката. Но они все равно изредка нарушали её запрет, иначе, как можно было хотя бы мельком увидеть-услышать озерных нимф-хищниц. Филин отслеживал по календарю новолуния, и они отчаливали. Мистика в такие ночи тряслась, как осиновый лист. Вовсе не от страха, нет. Она вообще была закаленной в этом плане. Филин тайно завидовал. Тряслась девочка от слишком много выпитого кофе.

– Чтобы не уснуть на самом интересном месте, – поясняла она, выстукивая желтоватыми зубами дробь.

При этом она пыталась улыбнуться, выходило жутковато. Темные раскосые глаза её делались совсем узкими, прячась за скулами, точно полумесяцы за пиками гор.

Филин хмыкал и шел вперед, потому, что ночью видел лучше, чем днем. Главное солнечного раздражителя не было, не могло быть, поблизости. Раздражитель была хорошей девочкой, чистила зубы на ночь, надевала сорочку и ложилась безмятежно спать в уютненькую кроватку со свежевыстиранным бельем. А вот Мистику ничто не смущало, и она преспокойно дружила с ними обоими. Санни она знала дольше, чем Филина, никто не мог отменить тот факт, что они были ровесницами, наверное, это решало многое… Может быть, если их вылазки дали утвердительный результат, тогда Филин перестал бы ерничать, принял бы свой дар, смог бы скорректировать волны ауры, идущей от Санни. Слишком теплой, какой-то медовой, карамельной, пшеничной ауры.

Ничего не происходило. Филин сник, стал спотыкаться, кофе уже не действовал на Мистику. Они прекратили ходить после заката к озеру. Иссяк прежний запал. Календарь пылился в ящике комода, забытый, заброшенный, потерявший своё назначение. А Санни все также оставалась раздражителем, приветствуя его и бабушку на рынке. Спустя некоторое время Филин заметил, что за ней стала ходить сиамская грациозная кошка с косыми голубыми глазами. Кошку звали Руна, и она постоянно шипела, завидев Филина. Мальчик тоже не питал к новой подружке Санни симпатии. Скорее наоборот.



Впереди было целое лето – разноцветное полотно, позади – чрезмерно заботливая матушка с Улицы Лип, с трудом отпустившая в этот раз единственного сына, Совенка, к бабушке по отцу. Она отвела Филина к парикмахеру перед поездкой, но его хохлатые волосы не мог укротить никто. Мама допекла его своими корректировками, шопингом и походами к стоматологу, к окулисту, к дерматологу – Филин избежал такой подростковой проблемы, как прыщи – и это почему-то волновало её слишком сильно.

– Другая бы радовалась, визжала от счастья, что её любимый сынок не похож на жабу, а эта… – делилась впечатлениями бабушка, кормя внука на просторной веранде его любимым пирогом с вишней.

– Она шытает… – с набитым ртом, говорил Филин. – Фто я ефо ребенок. А мне пофти… четырнадцать!

Он проглотил вкуснючий кусок, запил торопливо мятным лимонадом. У бабушки тоже были свои «тараканы». Никто не отменял её попыток развить такой же, как у неё, дар у Филина. Наследие как-никак. Подкреплять это всё она любила сплетенными историями из бабочек-капустниц и мохнатых мотыльков, ядовитых олеандров и алых, как рубины и кровь, ликорисов – паучьих лилий, которые в достатке произрастали на Восток-Западе Улицы Ив, толпились у самой обочины кладбища старых вещей; из стеклянных трубочек на серебряных нитях и медных колокольчиков, длинных бус из речного жемчуга и забытых спутанных в дедовском сарае рыболовных сетей…



Всё это Филин припомнил, сидя на большом круглом плоском, как блин, валуне, на границе между берегом и озером. И куда исчезла вся рыба? Казалось, сам воздух загустел, как овсяный кисель, от солнечных лучей, яростными снопами бьющих с безоблачного небесного купола. Филин чувствовал, как жар проникал через кожу, пот стекал по вискам и скапливался подмышками, веки тяжелели, усталость наваливалась ватными одеялами. Может, поэтому рыба попряталась среди камней на дне. На поверхности слишком жарко, даже чтобы отхватить полчервячка на крючке.

Со стороны кладбища кто-то приближался. Филин поправил на носу очки в тонкой никелированной оправе, но и это не помогло. Марево туманило взор, делая объекты в пространстве расплывчатыми, абсолютно потерявшими четкость форм.

Незнакомец приобретал черты то кузнечика, то цапли, нарисованный парами взмахов черной туши или штрихами графитного карандаша – он, а это был юноша, не иначе, хотя вполне себе могла быть и девушка со стрижкой пикси, Филин уже совсем запутался в ассоциациях – приближался неминуемо в его сторону. Бабушка учила Филина быть приветливым со всяким человеком, зверьем или букашкой, однако Филин так напарился на солнцепеке и расстроился из-за того, что рыбалка не задалась, нахмурился и отвернулся. Большой круглый плоский, как блин, валун, на котором сидел Филин тоже начал нагреваться, из-за чего он, ворча, поднялся на негнущихся от долгого сидения ногах. Фигура незнакомца была в шаговой доступности – это оказался молодой человек, высокий, стройный, золотисто-каштановые волосы до плеч, орлиный нос в сочетании с миндалевидными глазами выглядел странно, но красиво. За плечом у него был мешковатого типа рюкзак со множеством коричного цвета кожаных шнурков и накладных карманов. Одет незнакомец был в льняную конопляного цвета рубашку, заправленную в коньячного оттенка кожаные брюки, сверху накинута куртка из мягкой на вид в тон брюк кожи, на ногах – коричневые ботинки с набойками. Филин отметил про себя необычный наряд незнакомца, но тут же позабыл об этом, когда тот обратился к нему:

– Привет, рыбак. Не знаешь, где здесь у вас можно напиться?

Филин выпучил и без того большие глазища из-за круглых очков, не зная, что и ответить. Напиваться с утра пораньше. Вот уж не мудрено, что этот жуткий тип шел со стороны кладбища. Какой-нибудь бродяга, питающийся подношениями с могил. Или оборотень-кугуар, забредший к ним из сумеречного мира.

Мальчик утер пот со лба, голова уже начала кружиться от жара и выдумок. Кепку он забыл на тумбочке в прихожей и теперь жалел об этом, проклиная свою сонливость. Бабушка не разрешала внуку пить кофе, он итак толком не спал по ночам. А вот судя по жизнерадостной улыбке этого парня – ему хоть жара, хоть лютый холод, всё было нипочём. Аж завидно стало. Сдерживая с горем пополам раздражение, Филин вздернул подбородок, фокусируясь на лице незнакомца. Тот снова заговорил дружелюбным тоном:

– У меня вода закончилась, а я всего несколько часов здесь и пока не адаптировался. Покажешь?

«Так он имел ввиду, где можно купить воду. А я уже нафантазировал. Пора кончать слушать страшные байки Мистики…»

– Ты – немой?

Филин ухмыльнулся и покрепче сжал удочку.

– Вовсе нет! Я покажу автомат с напитками. Подожди чуть-чуть.

Филин стал сматывать леску, все равно сегодня уже вряд ли что-нибудь поймается. Бабушка не станет расстраиваться, если внук не принесет улов. После того, как дед утонул в этом озере во время страшной грозы, Филин иногда отпускал рыбу в воду. Ему казалось, что одна из них – это переродившийся дедушка… Пока Филин собирал снасти и удочку незнакомец поднял с берега плоский камешек и пустил по воде несколько «блинчиков». Над кольцами воды заинтересовано запилотировали голубые стрекозы. Незнакомец улыбался уголком рта, словно завидел чудо чудесное. Филин искоса наблюдал за ним, затем взвалил на плечи рюкзак цвета хаки, доставшийся в наследство от деда, и сказал:

– Идем?

Незнакомец кивнул, вытерев ладони о брюки.



***



– Тебя как звать-то, рыбак? И сколько лет стукнуло?

– Филин. Через месяц будет четырнадцать, – буркнул с подозрением мальчик.

Он едва поспевал за размашистой походкой высокого незнакомца с кладбища.

– Тринадцать еще значит… Плохо помню себя в твоем возрасте, хотя минуло всего ничего – четыре ступени. Меня Ром зовут. Рад встрече.

Ступени, Ром, странная одежда для нынешнего сезона, манера речи. Филин подозрительно посматривал на парня всю дорогу до улиц, они преодолели два холма с густой темно-зеленой травой, но потом путь стал слишком запутан и узок, чтобы идти рядом и Филину пришлось встать во главе процессии.



Дальше была череда строений, буйство красок и какофония, запахи еды, беготня, оживление. Сплошь дома и магазинчики, кофейни с ресторанчиками, торговцы, мастера, парикмахеры и ремонтники, к юго-востоку находился рынок; узкие проулки с резвящейся малышней и растительностью, шали ив то тут, то там, словно скрывали проход в иные измерения. Поворот и окажешься в легко изменившемся всего за день месте, или наткнешься на заброшенность с выступающими из-под земли корнями, пустыми лавками, качелями и забытыми корзинами. То тут, то там встречались «обломки цивилизации» как их называла Мистика – большой спец по кладбищу старых вещей. Это были велосипедные колеса с погнутыми спицами и спущенными, как половые тряпки, шинами, брошенные зайцы и куклы с оторванными конечностями, игрушечные лопатки и грабли, фаянсовая посуда со сколами, медные вилки и ложки, горшки с засохшими деревьями лимона или карликовой розы, стоптанные туфли разных размеров. Много всего и сразу. Частенько в течение прогулки они с Мистикой натыкались на «обломки цивилизации», что Филину крайне не нравилось, а потом душной, полной комариного писка и аромата мятых трав со двора ночью мальчик смотрел кошмары, где уродливые куклы, зайцы, медведи оживали и шли мстить своим прежним хозяевам…

Ром блаженно улыбался, крепче держась за шлейки рюкзака. Маленький рыбак по имени Филин с хохлатыми русыми волосами чеканил каждый шаг в резиновых рыбацких сапогах, явно бывших ему не по размеру. Он плёлся, поднимая пыль, согнувшись под тяжестью рюкзака, набитого рыболовными снастями, посапывал, вовремя ловко увиливая от велосипедистов и горластых прохожих, довольных покупками.

Жизнь на Улице Ив кипела и выкипала, расплёскивалась и перемешивалась в невиданном ритме. Ни жара, ни сбитый настрой не могли помешать обыкновенному, неумолимому ходу времени. И Ром это прекрасно понимал, поэтому наслаждался каждым мигом пребывания здесь.



В закоулке с кустами хоста и крошащейся известкой бетонной стеной громоздились старые монолитные автоматы с прохладительными напитками. Ром сунул несколько монет в железного гудящего нутром монстра, покосился на угрюмого Филина, спросил осторожно:

– Будешь что-нибудь?

Мальчик засопел, переминаясь с ноги на ногу, демонстрируя неловкость и остаточное недоверие. Ром протянул руку, потрепал по-братски Филина по выгоревшим на солнце волосам. Те были на ощупь как колоски ржи.

– Угощаю, смелее.

Филин быстро облизнул пересохшие губы, глаза его под стеклышками круглых очков зажглись лихорадочным блеском, зрачок расширился.

– Тогда холодный кофе.

Ром кивнул. Из автомата выкатились две жестяных банки. Одна со спрайтом, другая с холодным кофе. Филин обнял двумя руками банку, впервые за всё время расплылся в какой-то ненормальной широкой улыбке.

– Спасибо.

– Да не за что, рыбак. Тебе спасибо. Немного ваш городок посмотрел. Вечером, наверное, куда интереснее жизнь кипит, а?

Филин ничего не ответил, занятый поглощением заветного напитка.

Ром приложил банку со спрайтом ко лбу, выдохнул, затем дернул за кольцо. Треск, шипение, пара жадных глотков, дергающийся кадык и профиль то ли орлиный, то ли лисий. Жестяное дно банки отразило лучик солнца в сторону мальчика. Видение исчезло, испарилось, подобно каплям прохладной воды с треснутого асфальта. Филин поморгал, мотнул головой. Байки Мистики напополам с легендами бабушки создали фантасмагорическую кашу в голове. Чтобы отвлечься, мальчик последовал примеру нового знакомого, приложился к банке, быстро глотая остатки холодного кофе, осушил до капли.



***



В закоулке с кустами хоста и автоматами появился выбеленный ломкий свет. Незнакомец по имени Ром и мальчик-рыбак Филин будто бы очутились в пустом пространстве. За считанные минуты они перенеслись во времени и пространстве, когда Улицы Ив еще не было и в помине.

Филин посмотрел наверх. Чистое голубое небо с будто бы вырезанными кучевыми облаками. Ничего особенного, и все же в воздухе возникла мощная энергетическая волна; она прошлась одним накатом, оставив после себя вибрацию потусторонних шумов. Филин очень остро это прочувствовал, замкнулся, сжав инстинктивно пустую банку из-под холодного кофе и исподлобья взглянул на встревоженного Рома.

Закоулок, в котором они находились, задрожал, съежился и рассыпался белесой крошкой. Ни стен, ни прочих преград. Песчаная пустошь с редкими кустиками травы и сорняков. Вольный ветер подхватил останки, разметал по пустоши. Филин удивился отсутствию «обломков цивилизаций». Мистика бы расстроилась… Вместо них попадались курганы и обточенные ветром, дождем и солнцем глыбы камней.

Вдруг издали донесся странный гвалт. Несколько стрижей пронеслись мимо, барахтаясь и зависая в сгустившемся мареве. Духота накрыла их колпаком. Ловушка. Невидимая, неосязаемая, бесцветная, словно они оказались в паноптикуме.

Филин вздрогнул, когда Ром положил ему тяжелую руку на плечо.

– Кажется, я немного напортачил в этот визит, – сказал надломленным голосом Ром, при этом сдвинув брови. – Но ничего. Всё поправимо. Завтра ты об этом и не вспомнишь. Так что выдохни, рыбак.

Серьезность, величавая взрослость тона не понравилась мальчику. Филин скинул руку парня со своего плеча, шагнул было в сторону, как Ром вновь заговорил:

– Думаю, тебе не стоит никуда уходить. Туман сгущается. Плохой знак…

Ром указал вытянутой рукой туда, куда как бейсбольные мячики улетели стрижи. Они явно отчего-то пытались скрыться, и это им не просто далось. Но «ловушка» и там нашла, как их можно достать. Филин часто-часто заморгал. Он и не думал плакать, просто странная боль сковала цепями его пылкое сердце.

– Ничего не понимаю, – сурово пробормотал Филин, скрестив руки на груди.

Обычно он быстро оценивал ситуацию, легко мог найти способы выхода из неё, даже с магией, от которой было столько хлопот и трудностей. Здесь же он почувствовал себя выброшенной на пустынный берег рыбиной, без права самостоятельно вернуться в водоем.

Парень с кладбища ухмыльнулся, явно довольный тем, что мальчишка не стал дерзить и совершать глупости. Он поудобнее перехватил пустую банку из-под спрайта и стал её днищем чертить защитный круг.

– Это я виноват. Прости, Фил.

Мальчик вскинул брови. У Рома был такой измотанный и жалкий вид, что он сразу смягчился. Терзающий его вопрос застрял между стиснутыми зубами. Ром отвернулся, заканчивая круг, плюхнулся на землю, усевшись по-турецки.

Туман подполз к ним, как хищник с горячим кровавым дыханием из разинутой алчущей пасти. Филин поежился, старался принять достойный воинственный вид. Что ж, он принимает правила жестокой игры, в которую оказался втянут Ромом. Ничего не попишешь…

– Гляди.

Ром кинул за круг банку. Филин поправил очки на носу, сфокусировался, почти не дыша. Через минуту банка прилетела обратно – полная напитка, запечатанная, но совершенно с другим логотипом и дизайном – прямиком в руки парня.

– Только пить не стоит. В разломе я имею ввиду. Там иногда можно, но здесь опасно. Эх, и впутал же я тебя, рыбак.

Филин взял осторожно банку спрайта из рук Рома. Тот же принялся копаться в рюкзаке. Вытащив маленький квадратный механизм, откинул крышечку.

– Прости, – еще раз покаянно выговорил Ром, забирая у Филина банку и отставляя её к границам круга. – По прибытии может немного тошнить и болеть голова, но это не смертельно.

Он протянул озадаченному мальчику руку, блистая широкой и все же натянутой улыбкой. Дрожь уголков губ выдавала Рома с головой.

– Еще увидимся.

Пока Филин колебался, Ром схватил его крепко за руку, а потом всё исчезло.



***



Очнулся Филин в кресле-качалке бабушки. Сама она прощалась с кем-то у ворот. Мальчик лишь мельком заметил лохматую золотисто-каштановую макушку и взметнувшиеся в воздухе от движения шнурки рюкзака. Бабушка поднялась на веранду, поставила на столик банку с холодным кофе и сказала:

– Незнакомый парень, который обнаружил тебя без сознания у озера, только что ушел. Просил передать вот это. Как ты себя чувствуешь, Филин?

– Нормально.

Голос его звучал надтреснуто, очень тихо. Красный от свежего загара мальчик напоминал вареного рака. Лишь белые круги от очков – нетронутые палящим солнцем.

Она пощупала его лоб и щеки своими коричневыми морщинистые пальцами, проверила пульс на запястье, дала стакан прохладной воды с лимоном. Очки его лежали рядом с банкой на столике, рыбацкие сапоги выстроились у порога, рюкзак с удочкой и снастями тут же. Бабушка неодобрительно покосилась на холодный кофе, качнула головой с белоснежно-седыми кудряшками, ушла в дом. Он её все-таки расстроил.



Филин – маленький, сонный, худой – сидел в кресле-качалке и думал о том, что его дар видеть магию ничто по сравнению с путешествиями во времени, которые совершал Ром. Опасно, захватывающе, увлекательно, жестоко… Сегодня он стал свидетелем, участником маленького приключения, рискованного происшествия. Его эгоистичное, черствое, по мнению тех, кто плохо знал мальчика, сердце пропустило сладостный удар. Возможно, он нашел того, с кем разделит тайны и странности, возможно, обрел нового друга. И куда более возможно, он действительно назавтра ничего не вспомнит, но сейчас, глядя на то, как в сиреневом небе вихрились остаточные микроволны из разлома-«ловушки», Филин искренне улыбался.

– Еще увидимся, незнакомец.




Сияющее солнце. История вторая




Из её окна всегда были видны рассветы и закаты. Топкое медовое золото и красноватый охровый янтарь появлялись и освещали пространство, принадлежащее ей и кошке. Порой Санни думала, что в прошлой жизни сама была кошкой – так ей нравилось нежиться на солнышке, есть свежую рыбку и пить прохладную чистую воду или молоко, а в ненастные деньки забираться с ногами в кресло, не торопясь, читая одну книгу за другой.

Рассвет сменился ясным, безоблачным днем. По радио передали прогноз погоды на ближайшую неделю. Ожидалась дневная жара под тридцать пять градусов. Их район находился фактически в самом эпицентре погодных изменений Улицы Ив. Юго-Восточный Базар. Дом с покатой крышей, витыми перилами балкона, ротанговыми креслами, плетеными ковриками, легкими сатиновыми занавесками, горшками с комнатными растениями экзотических видов и форм, не менее роскошный задний сад с буйством цветов и трав – кладезь знаний и пропитания.

На рынке у них имелось собственное местечко, где Санни проводила в обществе матери и тетки и их семейного прилавка с душистыми маслами, травами, цветочными чаями, саше, пряностями и специями большую часть каникул. К отцу она редко ездила. Причиной тому была его новая жена, младше него на десять лет, крашеная курица, по мнению тетушки. Что думала обо всем этом мама, оставалось за семью печатями. Санни вопрошающе смотрела в лицо матери, но там была непроницаемая обычная ласковая маска с едва подрагивающими в легкой улыбке уголками бесцветных губ. Вылинявшие от невзгод сине-серые глаза с лучиками-морщинками, истончившаяся кожа с веснушками, серебристые нити в тугом золотистом пучке волос и наглухо застегнутые однотонные платья – стареющая гордая королева. Она по-прежнему носила тонкое золотое кольцо, смахивающее на обруч, на среднем пальце, символ замужества, утративший своё истинное предназначение.

Иногда, в подступающих с запада фиалковых сумерках, мама стояла на крыльце, потирая гладкое золото кольца, обнимала себя за подрагивающие от сдерживаемых рыданий плечи, становилась прозрачной и невесомой, точно дымка. Воздух вокруг был насыщен ароматом ночных цветов, примятых трав, горечью корений, сладкой гнилью фруктов-паданцев, потрескивающей древесной корой, перекличкой птиц и лягушачьим хором с дальних озер. Магия природы струилась, искрилась, дышала всюду, но не одно волшебство не могло соединить расколотых отношений. Когда-то в древности невеста шила на свадьбу для жениха рубашку, тем самым сшивая единой нитью их союз. Увы, нить родителей Санни была разорвана, два полотна были вспороты беспощадными стальными ножницами недопонимания и ссор. Санни наблюдала за матерью-травницей с балкона, надежно укрывшись за шалями дикого винограда, оплетшего стены, и сгорала от терзающей её юное сердце ярости по отношению к отцу.

Пережившая три неудачных брака тетушка наоборот была резвой, хвастливой, горящей множеством идей, раздающей не прошенные советы, миниатюрной женщиной с вечно набитыми сумками продуктов, или же с переполненной кофе кружкой и каким-нибудь ярким ободком на голове, выстриженной аккуратной пикси. Восставший из пепла феникс, огнедышащий дракон и вездесущая мартышка разом. Такой Санни и её друзья знали тетушку, однажды пришедшую на порог дома разведенной старшей сестры, матери-одиночки, и оставшуюся на Улице Ив скорее всего навсегда. Хотя, кто знает, может, нагрянет ветер перемен, и тетушка Лизелотта вновь снимется с места. Она обожала драгоценные камни и густой, черный-пречерный кофе. На ежегодных ярмарках ради развлечения прикидывалась гадалкой и раскладывала с надменным, всезнающим видом перед малограмотными девицами карты Таро. Девицы и некоторые из парней обожали тетушку-гадалку, старшее поколение осуждающе вскидывалось, дети смеялись над её байками и не воспринимали всерьез, старшая сестра и племянница в душе были рады её приезду, так как появление еще одного человека в доме, да такого позитивного и легкого на подъем, избавило их от тягостного молчания, дум и душевных терзаний.



Санни погладила кошку Руну между ушками, зевнула и направилась завтракать. Мама хлопотала у плиты, тетушка сидела за столом в центре уютной, обставленной «по-деревенски» кухни и методично намазывала клубничный джем на хрустящий тост с тонким слоем сливочного масла.

– Ты уже обзавелась кавалером, Сан? – был нежданный вопрос с порога.

Девочка отодвинула стул, села, машинально расправила пышную юбку свободного длинного платья в мелкий цветочек и отвернулась к окошку, не желая поддерживать данную тему. Щеки её при этом слегка порозовели, как яблоки-ранеты.

Мама пришла дочери на выручку, поставив перед сестрой дымящийся паром заварочный чайник с чабрецом и листьями смородины, тем самым призывая отвлечься на разлитие чая.

– Оставь девочку в покое, Лизелотта. Ты её смущаешь.

При этом она сама заинтересованно вгляделась в нахмуренное личико Санни. Дочь её очень беспокоила в последнее время чрезмерной задумчивостью, одинокой мечтательностью, неразрывной связью с приблудившейся кошкой по кличке Руна. В Санни происходили перемены, такие же, что терзали её и Лизелотту в этом же возрасте. Они с сестрой гадали, кто из Санни получится по женской линии их рода – травница, как старшая сестра, или искательница-ювелир драгоценных камней, как младшая? Но еще сильнее их заботило её будущее женское счастье.

– Может, она пока не готова поделиться с нами, – тихим, журчащим мелкой тревогой голосом, добавила мама.

Девочка недовольно нахмурилась, принимая чашку горячего травяного чая от тетушки. Слова матери подводили четкую границу к тому, что они с сестрой давно в курсе тяжелых вздохов Санни, завороженных наблюдений за рассветами и закатами, перелистыванием любовных романов с пыльных книжных полок позабытого раздела в их домашней библиотеке. Кошка Руна, поселившаяся совсем недавно в их доме, спустилась со второго этажа, словно уловив какие-то незримые энергетические волны, идущие от юной хозяйки, и пришла поддержать её.

Тетка с мамой сразу отвлеклись на Руну, переглянувшись испуганно. Домашние феи, к каким их относила прабабушка, никогда не имели фамильяров. Мать тяжело вздохнула, хватаясь за сердце. Тетушка поджала губы, покачав головой. Дурные гены отца-колдуна перевесили в их девочке. С этим будет не просто справиться…

Санни перекинула косу на спину, впилась зубами в тост, не обращая внимания на нервные переглядки мамы и тетушки. То, что её вздорный, красивый отец обладал сильными магическими способностями было ей неизвестно. Она старалась вообще меньше вспоминать его, предательство, измену, хвастовство, широкие открытые улыбки, слепящие, будто солнце, странные амулеты, которые он делал в своей мастерской, тягу к авантюрам и вспышки гнева. В такие моменты Санни концентрировалась на кратких пересечениях-встречах с Филином, болтовне Мистики, глубинных морских глазах Руны и то, что в них удавалось увидеть…

Закончив завтрак, она подскочила к выходу, прихватив белую шляпку, и по-взрослому корила женщин за опоздание на рабочее место. Волосы, заплетенные в косу, горели солнечным блеском, красота Санни всё сильнее и больнее для её матери напоминала ушедшего так легко и просто мужа-колдуна.



***



Лавку мама с тетушкой переоборудовали из мастерской отца Санни. Это было прекрасным решением. Жители Улицы Ив с радостью поддержали затею двух сестер. Именно их дом, а теперь и лавка славились лучшими чайными, травяными сборами, пряностями, ароматическими маслами и прочим таким товаром, дарующим уют, душевное тепло, умиротворение.

Правда с наступлением знойных дней поток клиентов иссякал, но они не отчаивались и были неизменно приветливы с каждым заглянувшим к ним, даже если в итоге посетитель уходил с пустыми руками.

Оросив порог водой из большой жестяной лейки, Санни заприметила приближающуюся Мистику. Поставив у ног лейку, девочка заслонила сложенной козырьком ладонью глаза, другой рукой помахав. Мистика скромно подняла руку, точно просящаяся к доске ученица. На ней были черная майка с названием очередной любимой инди-рок группы, черная трикотажная кофта с растянутыми рукавами, черные же кюлоты и черные сандалии на липучках с массивной подошвой. На голове вселенский хаос, сплошная смольная нечёсаная копна.

Девочки поприветствовали друг друга и вместе вошли в лавку.



– Что ты сейчас читаешь? – с загадочным видом спросила Мистика, почесав кончик носа.

Над правой бровью у неё рдел новенький прыщ.

– «Тристан и Изольда», а ты?

– Откопала у недавней библиотеки на колесах редкий экземпляр Бестиария. Первая часть правда только, но уже хоть что-то. Закачаешься.

Санни неопределенно покачала головой, слегка улыбнувшись. Она убрала лейку на место – в угол на подставку к венику, совку и швабре, зашторила и прошла к стойке. Вид у неё, по словам подруги, был измотанный, синяки под глазами достигли оттенка индиго, лицо бледное, полупрозрачное, не схваченное загаром, зато волосы и глаза горели жарким пламенем тысячи солнц. Чтобы не зацикливаться на внешности, Санни вернула Мистику к разговору о книгах. Бестиарий, фамильяры, оборотничество – темы, взбудоражившие накалившееся воображение Санни. Она тут же стала озираться в поисках Руны, запоздало вспомнив, что кошка вздумала сегодня остаться дома.

Обычно Мистика задавала вопросы о прочитанном, когда хотела чем-нибудь впечатлить окружающих. Сейчас, она жаждала произвести впечатление на притихшую, мечтательную в последнее время подругу. И, похоже, ей это удалось. Санни отвлеклась и даже пару раз искренне посмеялась вместе с Мистикой. Они жарко проболтали около часа, чуть не забыв про заказ матери Мистики. Санни вдруг ощутила новую связующую их нить. Им вновь было о чем поговорить и что обсудить. Несколько вскользь упомянутых фраз о Филине производили на Санни дополнительный эффект слушать Мистику внимательнее, не упуская ни одной детали.

Под конец подруга сказала не без толики грусти:

– Вот бы вы лучше ладили.

Санни лишь неопределенно улыбнулась в ответ. Сердце её бешено стучало, как никогда прежде.



Как только Мистика скрылась из виду от их лавки, тетушка подошла к занятой исполнением заказа племяннице и завела свою обычную шарманку:

– Почему ты дружишь с этой Кладбищенской Вороной?

Санни сурово взглянула на тетку исподлобья.

– Не называй её так. Она… милая.

– Ага. Скорее жуткая и занудливая до нервного тика. Нудела тут про мрачные вещи. Тоже мне всезнайка-теоретик. Чур меня! Пусть остается теоретиком!

Тетушка косо посмотрела на погруженную в работу племянницу. «Ничем не пробьешь. А всё отцовские гены виноваты. Проклятый колдун. Говорила сестре, а она – любовь у нас, лю-бо-вь. Тьфу. Но девчонка складная и умная получилась. Может, удастся еще её направить в нужное русло…» После размышлений, она продолжила свою тираду, поджигая длинной спичкой самокрутку – «козлиную ножку»:

– Я думала, у меня кровь из ушей польется. Ну-ка, проверь. А? А? Нет? Фух. От одного её вида мурашки по коже.

Санни ухмыльнулась, запечатывая в пищевой пакетик чайный сбор от болей для матери Мистики. Весы качнулись, освобожденные от ноши. В воздухе стоял сильный запах трав, чая и дыма от самокрутки. Солнечные лучи проникали через решетчатые – слабое спасение от жары – окна преломленными спицами, играя и отбрасывая «зайчиков» с металлических и стеклянных поверхностей. День обещал быть долгим, тягостным, раскаленным и душистым особыми эссенциями. Санни отряхнула руки, поправила съезжающий набок фартук, потянулась за кувшинчиком с мятным лимонадом.

– Неужели, ты её боишься? – подначивая тетушку Лизелотту, выговорила приглушено девочка, отпив немного напитка из стакана.

Кружевным платком Санни промокнула лоб и виски от пота. Тетушка поперхнулась сизым клубком дыма, попросила и ей налить лимонаду. Зажатая между большим и указательным пальцем «козлиная ножка» мутно дымила. Паутины этого дыма зависали в застоялом нагретом воздухе лавки, не желая рассеиваться. Санни поудобнее устроилась на высокой табуретке, болтая ногами, чувствовала, что вот-вот уснет от тишины, знакомых запахов, жары и отсутствия потока клиентов. В голове кружили мистический танец новые знания, почерпнутые из разговора с Мистикой. Теперь она была уверена в том, что Руна – это её фамильяр. Ведь кошка сама за ней пошла и не покинула после того, как поела. Связь их усиливалась еще и тем, что тотем Санни был рысь. Значит ли это то, что сама Санни – ведьма?.. Пока думать об этом было рано. Ни особых проявлений, ни способностей. Лишь странные недомогания и внезапная влюбленность в Филина, которая вполне себе объяснялась всплеском гормонов и чтением романов.

Она вспомнила, как пренебрежительно однажды отец отозвался о домашних феях.

– А как же мама? Разве её ты не любишь? Она ведь домашняя фея.

Папа крепко задумался, тем самым издеваясь над дочерью, а затем изрек:

– Мама – другое дело. Ненавижу таких, как твоя тетка Лизелотта. Ей бы не высовываться, не то…

Он так и не договорил, переведя беседу в иное русло.

Тетка Лизелотта стукнула пустым стаканом о сосновый прилавок, затянулась, некрасиво щурясь, самокруткой, щелкнула пальцем с ногтем, покрытым кислотно-розовым лаком по кнопке вентилятора. Он загудел, набирая скорость лопастей.

– Ей меня не напугать, запомни это деточка, – продолжила крутить шарманку бессмысленного разговора тетушка, погасив в глиняной пепельнице окурок.

Янтарные глаза её, подведенные черным карандашом, внимательно следили за густым сизовато-седым локоном последнего дыма. Тотем тетушки был куница.

Вентилятор крутился со скрипом и гулом, барахлящий, покашливающий монстр, толком не мог разогнать ни дым, ни духоту помещения.

– Просто не люблю позеров.

Тоже самое имел ввиду и отец? Только вот оттенок сказанного был совсем уж… темным.

Санни подперла щеку кулаком, осознавая конец дурацких теткиных реплик, как в паршивом спектакле одного актера. Кто-кто, а главный позер Улицы Ив была прямо перед ней – её строптивая, импозантная, беспрекословная тетушка Лизелотта. И она не потерпит конкурентов! Свежая кровь в виде Мистики не задавит экстравагантность клоунады стареющей Лизелотты, когда-то в этом же возрасте наводящей страх и смех на всю округу.



***



Вечером закрытие лавки легло на Санни. Мама ушла к одной из многочисленных бабушек-клиенток с баночками мазей, бутылочками отваров, пузырьками масел, букетиками сушеных сборов и прочими снадобьями. Тетка по такому случаю ускакала в ближайший бар. Она любила потусоваться с молодежью – будущими и вчерашними студентами, молодыми мамочками, богемными завсегдатаями. Целый день Санни донимали предчувствия, связанные с Филином. Она пугалась чрезмерных мыслей о нем, гнала от себя, как пар от чашки с жасминовым чаем. Ничего не получалось. Чему быть, того не миновать, любил повторять её отец.



Руна сидела на мшистом камне около автобусной остановки. Она только что закончила методично намывать мордочку и принялась что-то пристально высматривать в длинных зарослях осоки. По этой же дороге с рыбалки направлялись домой к бабушке на Туманную Холмистость Филин и Ром.

Закат пылал пожаром, разбавленный коралловыми и фиолетовыми зигзагами. Руна повела носиком, ощетинилась усиками и шерсткой в сторону сачка Филина. Мальчик замер, поправил очки на переносице, метнул быстрый косой взгляд туда же, куда несколько секунд назад были устремлены голубые глаза кошки. Ром же направился прямиком к Руне. Кошка дала себя погладить, хотя до сего момента никому из незнакомцев не позволяла и пальцем прикасаться.

– От тебя сильно пахнет рыбой, – стараясь не обращать внимания на танцующие замысловатый танец радужные огоньки в осоке, сказал сухо Филин.

– Так мы сегодня герои. Вон, какого сазана выловили!

Ром снова, как открытый, беззаботный ребенок, продемонстрировал улов.

– Да-да. Идем отсюда. Сумерки надвигаются.

Ром поджал губы, еще раз почесал Руну по загривку и мрачно кивнул. Солнце стремительно закатывалось за горизонт. С каждым его визитом время ускоряло свой бег. А ведь товарищ предупреждал его об амплитуде.

Вдруг воздух повсюду завибрировал, накалился. Руна спрыгнула с камня, вальяжно засеменила от остановки к повороту, откуда спустя миг показалась уставшая, но какая-то вся сияющая нездешним светом Санни. Белая шляпка её порозовела от закатного света. Филин аж зажмурился, глаза его под стеклышками очков заслезились, дыхание сперло. Ром выпрямился во весь свой долговязый рост, подправил лямки рюкзака, широко улыбнулся.

– Отсрочка, – хрипловато выговорил он в пространство. – Вот уж не думал Фил, что на Улицах Ив обитает Рассветно-Закатная ведьмочка.

– Кто?

Филин попытался выровнять дыхание. Ему стало жарко, в груди кололо, от какой-то ранее неведомой, но сладостной боли, пульс участился от одного мимолетного взгляда на девочку в цветочном платье и бело-розовой шляпке, что с ним прежде не бывало. Санни взяла кошку Руну на руки, воркуя с ней, как молодая мамаша с дитём.

– Спасибо, – с благоговейным трепетом прошептал Ром, уставившись на девочку.

– Это всего лишь Санни. Дочка владелицы травяной лавки, – пробурчал недовольный, насупившийся мальчик.

Ему не понравилось, как Ром пялился на девчонку.

– Да-да, – копируя нетерпеливый тон Филина, сказал Ром и поспешил познакомиться с той, что своим появлением из-за поворота-горизонта дала ему отсрочку на пребывание на Улице Ив.



Филин остался на том же месте, издалека наблюдая за переполошившимся, общительным другом и девочкой с кошкой на руках. Радужные огоньки покатились по пыльной дороге куда-то к закатному горизонту. Руна и Филин следили за ними с одинаковым напряжением. Санни заметила это, хотя точнее будет сказать, почувствовала, что Руна и Филин видят что-то пока неподвластное ей и уж тем более задорному незнакомцу, сыплющему перед ней неожиданными комплиментами вперемешку с благодарностями.

Руна повела носиком, ощетинилась усиками и шерсткой, спрыгнула на землю и вальяжно семеня, подошла к мальчику-рыбаку. Он присел перед кошкой на корточки, протянул руку. Руна сама подставила голову под чашечку его ладони.

– Ну что, отныне друзья?

Кошка согласно мяукнула.

Филин поднял голову. Солнце больше не слепило взор, а мягко мерцало продлившимися часами. Ром надсадно смеялся какой-то шутке, Санни же в свою очередь лучезарно улыбалась Филину. Сердце мальчика пропустило удар, потом еще один и понеслось галопом. В закатных красках Санни была совершенно по-новому прекрасна. Свет и тьма, огонь небес и индиго сумерек. Как старинная памятная открытка. «Рассветно-Закатная ведьмочка, говоришь?..» – подумал устало Филин.

Мальчик впервые улыбнулся ей в ответ.




Сломать кокон. История третья




Подпаленные края вырванного из тетради листа чуть было не поглотили несколько быстрых строчек, но Мистика вовремя подула и пепел осыпался ей на колени. Это была такая странная традиция – выписывать красивые строчки отовсюду: в прозе или в стихах, неважно, а затем подпаливать края бумаги, мол, рукописи не горят… Только вот рукописями всё это с натяжкой можно было назвать. Мистика всего лишь цитировала, повторяла, зазубривала красивые строчки отовсюду.

– И умеют же люди такое создавать, – с нотками полынной горечи бурчала она себе под нос.

В долгие темные ночи, сидя на крыше дома, прячась и ища уединения от младенческих воплей многочисленных братьев и сестер, Мистика мечтала тоже что-нибудь красивое написать. Выходило коряво и косноязычно. Это нервировало, раздражало, сводило с ума.

Смеживая веки, морща нос от дыма подпаленной бумаги, Мистика вслушивалась в слова инди-рока, представляя себя прославленной поэтессой. Вот она в черно-синем, как одна из тех долгих прекрасных ночей на крыше, платье-ципао, с лаковым гребнем в густых волосах стоит перед толпой читателей-поклонников, получает премию, затем автограф-сессия и сияющие глаза родителей. Тогда-то они точно будут гордиться ею, а не использовать в качестве бесплатной няньки…

Замечтавшись о будущих высотах, Мистика не заметила, как по стволу, растущего рядом с домом вяза, вскарабкался незнакомец. Инди-рок в наушниках смолк, но не это заставило Мистику открыть глаза. Пристальный, какой-то блаженный взгляд незнакомца, словно ощупывал её бескровное лицо.

– Вот так-так, а я уж решил, что это громадная ворона устроилась на крыше переночевать. Ворона-одиночка, ворона-путешественница, давным-давно покинувшая родное гнездо и решившая, что не допустит ошибок своих сородичей. Ворона-мудрец…

Мистика вспыхнула. Подпаленные листки посыпались палыми листьями вниз. Незнакомец удобнее устроился на ветке, не снимая гадкой улыбочки с губ.

– Скорее это ты похож на ночного зверя, решившего устроить себе дупло-ночлег.

Незнакомец хохотнул, проведя нервно пятерней по волосам.

– Один-один.

Мистика напряженно вглядывалась, вытянув шею, в его силуэт, освещенный слабым сиянием дорожного фонаря. Восток-Запад был мрачным местечком. Сбои в электричестве доставляли столько хлопот жителям этого района…

– Я – Роман или просто Ром.

– Мистика, – бесцветно выговорила она, сунув поглубже руки в карманы черной толстовки.

Холодало. Ветер шумел в вышине порывами. Поэтому она слегка съежилась, занавешивая спутанными волосами пятиугольное лицо. Девочка позабыла, напрочь, первое правило из Книги Древностей, что нельзя называть незнакомцам свое настоящее имя. Особенно незнакомцам, явившимся черт знает откуда в ночи. Вылетевшее слово уже не вернуть, вот почему она медленно выдохнула, отвела волосы от лица и приняла боевую позицию. Смелее. Если он и колдун, то она позже отыщет способ защититься.

– Значит, Мисти.

Либо он издевался, либо был обыкновенным бродягой, пришедшим на запах готовящейся еды с их кухни. Мистика выбрала второе. Так она вернула себе уверенность и способность ёрничать.

– Фанат сокращений. Ну-ну. И бесполезных выдумок.

Он вновь хохотнул и надолго замолчал, наслаждаясь атмосферой Улицы Ив. В этой части, как ему подсказали прохожие, Восток-Запада, было необыкновенно прохладно, местами даже влажно, тихо, атмосферно по-своему. Восток-Запад располагался в низменности, укрытый булыжниками, сохранившими в себе холод северных морей, являлся своего рода богемной коммуной. Здесь было небезопасно, но и временами довольно-таки весело, если вы, конечно, любитель острых ощущений…

Каждый сектор Улицы Ив был заколдованным местечком, но здесь это почти не ощущалось. Восток-Запад жил собственными водоворотами, в отличие от Юго-Восточного Базара с его статичными охряно-рыжими стенами и буйством садов, проламывающихся за границы участков, где проживала Санни с семьей и Туманной Холмистости, где обитал Филин с бабушкой. Восток-Запад дышал влагой и подземным холодком, здесь росли самые могучие виды ив, а дети свободно резвились на кладбище старых вещей. И хоть порой Мистика откровенно мечтала отсюда свалить в странствия по иным Древесным Улицам и прочим уголкам планеты, не признать факта, что ей дорог Восток-Запад она, увы, не могла. Район взрастил и выкормил её, сформировал как личность. И Ром это очень остро прочувствовал…



Было слышно только бормотание телевизора с нижнего этажа, да стрекот цикад. Звук пронзительный, как от наэлектрилизованных щеток и расчесок, какими пользовалась Ракель – подруга Рома. Разгоряченный за день воздух быстро простывал под натиском заволоченных тучами небес. Мистика решила, что ближе к полуночи может пойти дождь. В дождь ей лучше всего спалось. Небесные воды смывали налет навязчивых дум, хлопот повседневности, безумную суету семейства, в котором она жила и от которого мечтала иногда избавиться…

Мрачный кокон баюкал её в своей колыбели, и только красивые чужие строки просветляли разум. Сама она не была красивой, а её сплошь черные наряды и какой-то темный, безумный блеск в глазах сильнее подчеркивали это. Она сходилась в дружбе с теми, кто был ей откровенно любопытен, от кого она могла с легкостью что-то перенять без особого вреда для себя, что-то скопировать и коллекционировать, как проделывала с цитатами и поэтическими строфами. В общем, дружила с теми, кто принимал её такой, какая она есть, и с которыми она, на мгновение, забывала о трудностях взросления, плеяде характеров своего семейства, бытовых заботах и рутинных делах.

Из украшений Мистика носила лишь чокер, сделанный ей в подарок Санни из лески и фальшивых антрацитов. Читала, смотрела передачи, находила интересующую информацию быстро в журналах, пособиях, каталогах, но поверхностно, зацепляя лишь самые верхушки айсбергов-монолитов. В пристрастиях, к коим относились – цвет одежды, украшения, музыка, поэзия и проза, отличалась одним и тем же, не признавая ничего иного. И все-таки, иногда, глядя исподволь на мать и найденные на чердаке альбомы с пожелтевшими фотокарточками её юношеских лет, Мистика мечтала стать такой же красавицей, полюбить красный цвет, жемчуг, высокие прически и джаз. Но это были только мечты, и Мистика отбрасывала их как старые игрушки, заслышав рев бесчисленных младенцев и рык недовольного отца.



– Так, что ты там жгла?

Вопрос возник из ниоткуда, огорошив девочку. Мистика уже решила, что парень ей привиделся, но нет – он был настоящий, назойливый, словно муха. Она даже не знала, как он точно выглядит. Лишь голос в ночи, окрашенный различными интонациями, заинтересованностью, простым человеческим любопытством, клокочущим в горле смехом, желанием развеять скуку. Тебе не нравится быть объектом наблюдения, когда ты сам являешься еще тем наблюдателем. Поэтому он, никогда, не сможет стать ей другом, как Санни или Филин. И с какой стати ей с ним болтать? Нарушитель правопорядка, наглец, да и только. И все же?.. Мистика опустила плечи, нахмурилась. Кокон неуверенности, в который она себя загнала уже давным-давно, сжал тиски. Она даже почувствовала знакомую горечь на кончике языка, и хотела уже было проглотить заготовленный дерзкий, ядовитый ответ, как Ром произнес:

– Неудачные творения, да? Стихи или…

– Какая разница?! – вдруг вспылила Мистика. – Ты из-за этого сюда влез, чтобы допрос мне устроить?! Примчался на огонек, тоже мне!

– Спокойнее, леди. Не хотел задеть ваши трепетные чувства.

В его голосе слышалось веселье.

Мистика сжалась, уставившись на тучи. Кончики пальцев на руках у неё похолодели. На домашнем хлопчатобумажном белом носке обозначилась дырка на большом пальце. Мистика цокнула досадливо языком. Зрачок расширился, чуть не поглотив радужку. Она готова была агонизировать. Грозовые тучи – угроза, укор ей за всё. Мать твердила, что Мистика совсем отбилась от рук, а нужно помогать, прощать, понимать. Они – одна семья. Мистика тупо смотрела на мать – натруженные руки, пошедшее красными пятнами от волнения и тревоги некогда красивое лицо, тощая шея, обвислая грудь. Младшие братья и сестры – мелкие пакостливые зверьки, пьющие из неё прихлебывая все соки.

Они всегда напоминали ей водяных крыс. А может, они и вправду водяные крысы, принявшие облик детей – вечно голодных, не в состоянии связать и пары слов, бегающих так резво и при этом топочущих. Подменыши-оборотни. Настоящие братики и сестрички где-то там, далеко-далеко, за озером с русалками, за кладбищенскими холмами… «Надо будет поделиться в следующий раз этой догадкой с Филином», – думала, закусив внутреннюю сторону щеки Мистика. А что если и она… водяная крыска?.. Вряд ли, они так долго не живут.

Её собственное отражение в зеркале – худосочная, нескладная фигура, пятиугольное лицо с маленьким пухлым ртом и приплюснутым носом, темными узкими глазами, как две запятые и непослушной копной черных жестких волос, а еще у неё кожа на руках шелушится и месячные болезненные, хоть волком вой. Что может быть беспросветнее в её юношеские годы?! Лишь перспектива однажды проснуться и обнаружить пробивающуюся из кожных пор крысиную шерстку. И усики. Эпично. Страшнее некуда.



Пытаясь разглядеть слабый сырно-желтый огрызок месяца, Мистика заговорила с изменчивой тональностью:

– Создать что-то свое… не так-то просто. Много сил, времени, мыслей. Нужно всё упорядочить, чтобы текст звучал, не как хор полоумных недоростков, а как стройная благозвучная симфония. Затишье, потом всплеск, круги на стоячей воде задают движение, действие. Скачок, приземление, легкий трепет в сердце, особая цветовая гамма. Все чувства, переживания, приключения – всё должно звучать как по маслу. Живо и легко. Просто и понятно.

Ром внимательно слушал пылкую тираду юной девушки с бледно-желтым, как луна лицом, и горящими черными глазами, невольно переносился в то время, откуда прибыл. Там тоже жила похожая на неё девушка – загадочная, пылкая, неукротимая, выписывающая потрясающие разум картины, проживающая их.

Он вздохнул, поднял голову к крыше, где по-прежнему сидела её маленькая копия – ершистая, открытая всем ветрам, и в тоже время несозревшая до полного выхода в свет. Ром открыл было рот, чтобы сказать, как он понимает, но тут с нижнего этажа донесся окрик:

– Мистика! Опять торчишь на крыше! Слезай немедленно! Твоему младшему брату нужна помощь с пижамой! У меня рук не хватает…

Какому из младших братьев не уточнялось.

«Мама, давай без драмы», – занавесив смурное лицо волосами, подумала Мистика.

– Иду уже!

Добившись ответа, голос исчез из проема окна в гостиную, где при желтушном свете люстры сидел перед телевизором толстый мужчина в белой майке и семейных трусах; вокруг него носились дети всех возрастов, а тощая маленькая женщина в красном халате с гладко зачесанными черными волосами назад выкрикивала требования. Голос её всё время звучал надрывно, резко, как у подбитой птицы…

– Мне пора, – цыкнула Мистика, осторожно поднимаясь на ноги (домашние сланцы вечно скользили). – И знаешь, забудь, что я тут наговорила. Это всё ночь. А ночью все кошки серы и далее по тексту. Забудь, короче. Тебе лучше тоже возвращаться домой. Скоро будет дождь.

– Уверена? – то ли о дожде, то ли о том, что ему нужно вернуться домой спросил Ром.

Мистика качнула неопределенно головой и направилась к лестнице на чердак. Ночь, тучи, огрызок месяца, обрывки чьих-то красивых слов… Уже неважно. Однако горечь куда-то исчезла, и слабое мягкое сияние окутало мысли. Отблеск просветления, всего на миг? Всё может быть. Особенно на загадочных лабиринтах Улицы Ив.



Ром еще посидел на ветке, а когда спина совсем затекла, спустился на дорогу. Завтра у них с Филином намечалась грандиозная рыбалка, потом они обещали Санни заглянуть на лимонный пирог. Гостеприимство Санни ширилось и распускалось, как цветочная клумба, после их первого визита неделю назад. Ей явно хотелось чаще бывать в обществе Филина, но тот еще не дозрел, чтобы ответить взаимностью. Рома не прельщала роль сводника, скорее он мнил себя посредником, что не так уж и плохо в сложившейся ситуации.

«Милая пара получится из них в будущем», – подумал, растягивая рот в улыбке, Ром. Шагая дальше, поднимая пыль дорог, Ром поежился. Будущее. Сейчас для них важнее настоящее. А для него?.. Их настоящее для Рома всего лишь обломок прошлого, параллель с его настоящим. А вот будущее… Будущее для всех неопределенно еще. Встряхнув, как пес, головой, Ром ухватился за лямки рюкзака, ощутил вес пожитков, прибора на дне и вернулся мыслями к мальчику-рыбаку по имени Филин.

Взамен этого кроткого чувства Филин предвкушал наловить воблы для кошки Руны, тем самым наводя мосты – только навстречу к кому именно он не распространялся, а Ром просто сказал, что нашел отличное местечко. География того озера совершенно не изменилась с тех пор… Оно находилось близ лесополосы, через два холма на север от Зеркального, где они познакомились.

Уйдя подальше от Восток-Запада, Ром вернулся к мыслям о девочке-на-крыше. Значит, Мистика. Верная подруга по проделкам Филина, соратница и болтушка с Санни, стеснительная с незнакомыми людьми, в то же время нахальная, эрудированная, своевольная, запертая за решетку семейного зверинца… Направляясь в сторону кладбища, Ром потянулся рукой к боковому карману рюкзака, достал небольшую книжицу с глянцевой обложкой, на которой была изображена бабочка-траурница и немного поодаль… пустой кокон.




Ветвь мира. История четвертая




День выдался ослепительно-солнечный, и Оливка уютно устроилась на крыльце, покидав повсюду для удобства плоских подушек. Она скучала всю неделю, так как никто из друзей-соседей не заглядывал к ней, даже мимо не проходил. Бабушка пила на кухне можжевеловый джин и пела фривольные моряцкие песенки на разные голоса. Оливке не было стыдно, она смеялась, грела на солнышке пока можно хромую короткую ногу и продолжала рисовать бездарные картинки из не совсем безоблачных фантазий. Так ей было легче всего.

Картинки выходили посредственными, непропорциональными, фантасмагоричными, по общему мнению.

– Балаганный цирк какой-то вместе с комнатой ужасов и фэнтезийными куклами, – однажды вслух высказал своё мнение забредший Филин.

С собой он нес ведро со свежевыловленной рыбой, и, уходя, предложил Оливке взять парочку карасей. Филин хоть и слыл странной манерой общения, зато рыбой всегда готов был поделиться с друзьями и соседями.

– Хороши на углях, – буркнул он. – С помидорами и луком.

Рот Оливки наполнился слюной, и она неуклюже поднявшись с насеста, побрела в темный коридор дома за тазиком. Лука у них хватало какого угодно – репчатый, красный, перьевой, порей, а вот с помидорами не повезло в этом году. «Санни сможет выручить с помидорками», – больно ступая на хромую ногу, думала девочка. Заодно составит компанию за ужином, а она осторожно расспросит её о Роме. Таков был незатейливый план.

Вместе с тазиком Оливка вынесла в благодарность пиалу раскисшей малины и пол-литровую баночку малосольных огурцов – мелких, пупырчатых, крючковатых с веточками укропа и зубчиками чеснока. Филин отнекивался сначала, потом все-таки взял, обещая позже занести посуду. Банку он осторожно поставил в рюкзак, ведро с рыбой в одной руке, пиала с душистой раскисшей малиной – в другой. Нагруженный таким образом Филин напоминал странника. Оливка стояла на крыльце, натянув улыбку, скрывающую острую боль, которую она испытывала в ноге, махала смуглой рукой на прощание. Филин добрый, по-своему, но совершенно бестактный. Как только он завернул за угол их участка, две крупные слезинки выкатились бусинами из её потемневших зеленых глаз. Ночью она сожгла на заднем дворике в баке ту свою раскритикованную мальчиком картину…

Остальные же поглядев-оценив уходили со смешанными чувствами в душе, не сказав ни слова горе-художнице. И именно этим так была горда Оливка. Значит, её мазня чего-то да стоит, значит, и она умеет… поражать. А Филин ничего не смыслит, это он из вредности брякнул, не подумав.



***



Позвольте же поведать с самого-самого начала. Давным-давно, кажется в прошлой жизни, бабушки Оливки и Филина были лучшими подругами. Про таких, как они, говорят – не разлей вода, одной цепью скованы. Но всё решил случай. Обе полюбили одного парня, он же выбрал бабушку Филина. С горя и обиды бабушка Оливки выскочила замуж за бродячего циркача, укатила с ним гастролировать, вернулась с дочерью на руках и единственным узелком сменной одежды и белья. Прошли годы, дочка выросла, уехала учиться на медсестру, а там встретила мужчину – врача-педиатора, у них появилась дочь-хромоножка по имени Олив, Ноева олива, или просто Оливка – смуглая и зеленоглазая, только калека. От одиночества, упадка физических сил и обуреваемого порой клубка злых чувств бабушка стала прикладываться к бутылке можжевелового джина, дешевому пойлу, которое продавали партиями в деревянных ящиках заезжие торговцы на окраине.

В климате, где жила Оливка с родителями, было постоянно сыро и холодно, её стали мучить боли в суставах хромой ноги, появились судороги. На семейном совете маленькой кухоньки, освещенной седым светом экономламп, решено было отправить Оливку к бабушке – на юг, где тепло, дуют сухие ветра, солнце плещется в окнах домов и на поверхности заброшенных прудов, где растут гибкие стройные ивы. Папа, правда, сомневался, что спивающаяся старуха с запущенным домашним хозяйством – это хорошая компания для дочери, но мама настояла. В заботах о внучке, бабушка прекратит самоуничтожение, обретет новую цель в жизни.

Таким образом Оливка очутилась на белом пыльном перроне, провожая тоскливым взглядом удаляющийся красный, как хвост кометы, поезд. Жара коснулась её кожи, дыхнула горячим сквозняком из здания вокзала, на пороге которого ждала старуха в выцветшей цыганской шали с корзинкой продуктов, среди которых угадывалась бутылка можжевелового джина.

– Надо бы отметить твой приезд, – такова была первая реплика из уст бабушки, которую она видела впервые за тринадцать лет.

Лицо её было точно печеное яблоко, руки со вздувшимися венами-реками, ноги – сухие палки, в полосатых клоунских носках, обутые в шлепанцы-мыльницы, седина волос не могла спрятаться за дешевым слоем краски цвета «лесной орех», а на веках скатанный слой бирюзовых теней. Передвигалась она вприпрыжку, как егозливая карикатурная ведьма, только без метлы и черного кота в фамильярах.

Критично осмотрев бабушку, внучка вынесла им обеим приговор. Это, мол, из-за её генов у Оливки хромая нога, к старости высохнет совсем и будет такой же палкой – не согнуть, не разогнуть, проклятие какое-то, не иначе. Несмотря на солнечный день и яркие краски лета в душе Оливки воскресла прежняя темнота, где пусто, холодно, звуки разные, то вой, то гул, то вообще душераздирающие стоны, и не выбраться от бессилья. Многие на обеих ногах от падения туда не удерживались, что уж говорить про хромоножку. Оливка сморщила носик, боль в короткой ноге скручивалась всё сильнее и сильнее, будто пружина, отдаваясь неясной тяжестью в виски. А мама ей твердила, что уныние – большой грех. Папа же парировал: надейся, дочка, на лучшее, но приготовься к худшему. Вот и теперь – папа оказался прав.

Оливка ей тут же заявила, мы с тобой незнакомцы, но давай попробуем поладить, раз уж нас навязали друг другу. Смелая худосочная девчонка в красных шортах и зеленой майке, лягушонок не иначе, протягивала ветвь мира. Олив, Ноева олива, можно просто – Оливка. Рот до ушей, аж уголки дрожат, так натянула вынужденную улыбку. Глаза большие, густо-зеленые. Уши слегка торчат – это ей от зятя досталось в наследство. Нос короткий, аккуратный, как у матери и деда, которого Оливка вряд ли когда-нибудь увидит воочию, да даже на фотокарточках не сохранился его облик, лишь в дырявой памяти бабушки. Волосы обстрижены по подбородок, убраны от лица к вискам блестящими заколками-бабочками.

– На самом деле мы с тобой знакомы, только ты мелкая пискля была тогда. Сейчас тоже не особо подросла, – бабуля скосила мутный взгляд вылинявших зеленых глаз на хромую ногу внучки.

Оливка остановилась передохнуть. Кепка, которую вручил перед отъездом отец, была ей великовата, поэтому она постоянно приподнимала козырек, чтобы видеть дорогу. Заколки под ней мешали, давили на голову, пришлось снять и убрать в карман шорт. Кепка до сих пор пахла магазином – ароматизированный воздух, пластик, кофейные зерна и персиковая жвачка. Оливка очень любила папу, он многое для неё делал, заботился, искал способы облегчить боли в её ноге. И сейчас кепка оказалась очень кстати, в отличие от блестяшек-заколок, которые навязала ей мама…



Шли они, казалось, целую вечность. Дорога была волнообразной, приходилось прилагать усилия взбираясь и осторожно спускаясь в очередную выбоину. Кругом одни ивы – шумящие зелеными косами, шепчущиеся, хохочущие меж собой над девчонкой-калекой. Рядом с ними всегда присутствовал запах воды. Оливка почмокала пересохшими губами. Неужели у бабули из питья только этот проклятый джин?

Бабушка будто прочла её мысли и выудила из корзинки стакан с клубникой.

– Ешь смело. Мытая.

– Спасибо.

Оливка взяла из стакана одну из больших клубничин, впилась зубами в алую мякоть и заслышала в косах ив хихиканье.

– Не бойся. Это русалки выползли из озер, локонцы расчесывают, чертовки. Утянули на дно моего любимого! Эй, рыбьи девки, а ну – кыш отсюда!

Воздух взорвался от шлепков рыбьих хвостов и плеска водной глади. Подул вялый ветер, зашелестели ветви ив, грациозных, гибких красавиц. А затем снова тишина.

Бабушка замахнулась сухоньким кулачком в сторону ив, затем почувствовала на себе ошарашенный взгляд внучки, чуть не подавившейся ягодой.

– Чего, не веришь? Поживешь с моё, ни в такое уверуешь!

Она залилась сатанинским смехом, дребезжа бутылкой джина в корзинке. Оливка прожевала клубнику и поплелась за старухой в клоунских носках и со скатанными бирюзовыми тенями на веках дальше.

Ягода оказалась кислой-кислой… Хорошенький прием.



Вечером бабушка накормила её исправно, позабыв о неудачном инциденте утром. Яичница-болтунья с помидорами и зеленым луком, тосты с козьим сыром и беконом, сладкий джем из ежевики, не чета купленной у торговок с Юго-Восточного Базара клубники. Потом был крепкий черный чай с сушками на крыльце, где бабушка раскидала седалищных подушек, как она их обозвала. Чтоб внучке было удобней и её ножкам. После чая и полстакана джина бабушка пустилась в рассказ о недошедших до Оливки письмах и просьбах дочь приезжать почаще. Но мама Оливки с годами ушла в работу, пациенты отнимали много сил и терпения, а смотреть, как мать спивается на этой своей странной Улице Ив, у неё не было резервов.

Улица Ив – If Avenue, как писала остроумная бабуля, в обнимку с бутылкой джина и корнишонами. Улица «Если». Если бы парень женился на бабушке Оливки, то не утонул бы в том озере, если бы не союз матери и отца Оливки, то она была бы здоровой и крепкой, гибкой и стройной, как ива. Она же даже плавать не может, бедное дитя. Вот про маму с папой – это старуха зря сказала. Отец совершенно был не причем её хромоты.

– Если бы, да кабы. Меня вообще могло бы и не быть! Ни только у мамы с папой, но и здесь и сейчас! – кричала на очередные излияния сумасшедшей старухи Оливка, швыряясь плоскими подушками в стрекочущий ночными насекомыми и благоухающий ночными цветами запущенный сад.

– Знаешь, русалка тоже хромала, когда стала человеком. Каждый шаг причинял ей боль. Променяла хвост и сестер-шутниц на мужика-красавца. А он… Он…

– Хватит. Русалки, мужики, джин. Бабуль, давай спать, а?

Ей смертельно хотелось домой, но она прекрасно понимала, что для её больной ноги здесь лучше. По крайней мере, пока там не пройдут дожди и холод, и мама с папой перестанут грызться из-за её здоровья…

В ежевичных кустах прятался сверчок, пиликал и пиликал всю ночь. Оливка лежала плашмя на жестком матрасе, набитом конским волосом, на плоской седалищной подушке, расшитой ромашками и беззвучно плакала, сырость разводила. Вот такая она слабенькая, хиленькая, зачахшая веточка мира.

А потом всё переменилось. Появились друзья-соседи и даже романтический интерес. Она понимала – шансы ровны нулю, но как же приятно и больно одновременно было влюбиться впервые в жизни. Как откусить заветную алую ягоду клубники и обнаружить кислинку в самой сердцевине. Чтобы хоть как-то выразить чувства Оливка стала рисовать, много, многострадально, как высказалась Мистика – мрачная, специфичная натура, даже в жару носила кофту с длинными рукавами и темные кеды. Филин появлялся не часто, бабушка его терпеть не могла. Из очередных пьяных излияний Оливка поняла, что он сильно напоминал своего погибшего деда в этом же возрасте. Вот беда-то… Кому бабушка была всегда рада, так это Санни – девочке-блондинке в «деревенских» платьях с парусиновыми кедами. Наверное, в ней она видела себя прежнюю – задорную, приветливую, лучистую. С Санни заглядывал и Ром – самый старший и солидный из их компании. Оливка в тайне ревновала Рома к Санни, изводила себя мыслями, что это они всё время вместе к ней приходят, и что делают, куда уходят?

От злости стопу начинало крутить неимоверно, хоть вой. Темнота дышала в затылок мерзким холодком. Из её клыкастой пасти стало разить болотной сыростью. Темнота засасывала девочку в свои жадные объятия, хотела выпить свет, добро, любовь до капли, как медовуху или квас. Оливка молилась, вспоминая заветы мамы, просила прощения, отгоняла, как могла, ядовитые мысли, звонила поболтать на отвлеченные темы с Мистикой. Они сдружились, потянулись друг к другу, два зацветших сорняка, так их обозвала бабушка.

– Колючки вы обе. Но и это пройдет. Расцветете, окрепнете. Роза же тоже колючая, – усмехалась старуха, пропалывая грядки.

Оливка подвязывала помидоры и огурцы, молчала, но вслушивалась. Похоже, бабушка не растеряла мозги, как считал папа. И все же себя она колючкой не считала, странноватой из-за тяги к рисованию безумных картинок – это да, а вот колючей совсем нет. Наоборот Оливка с радостью шла на контакт, тянулась к людям, хотела успеть всё и сразу, несмотря на недуг, а может как раз из-за него.

– А вот за Санни я тревожусь.

– Чего это вдруг?

Оливка так быстро откликнулась, что бабушка надолго замкнулась, пожевывая губы. Эх, стоило попридержать язык. Набежали тучки, заморосил мелкий грибной дождик, точно из сита. Оливка побежала вразвалочку прятаться на веранду. Старуха крякнула, очистила тяпку от земли, травы и корней, и поплелась следом.

– Лягушонок раненый ты мой.

Она попросила внучку принести из холодильника – старого, низкого, ворчливого монстра, найденного на кладбище старых вещей и реабилитированного за низкую плату ремонтником с Юго-Восточного Базара, два стаканчика с клубничной шипучкой. Оливка сообразила, что будет пояснение тем невольно брошенным про Санни словам и безропотно пошла за напитком. Клубничную шипучку любила она. Бабушка говорила, что там тонна сахару, но изредка присоединялась выпить.

– Сладко, – почмокав, сказала старуха, прикрыла глаза и продолжила.

Девочка в нетерпении дрыгала коленом. Бабушка коснулась шершавой мозолистой ладонью, успокаивая, произнесла с хитрецой во взгляде:

– И на солнце ведь тоже бывают темные пятна. Затмения находят.

Оливка почесала красную точку у локтя – укус комара, задумалась крепко. Санни она знала не так хорошо, как Мистику. Больше по-добрососедски. Она её немного побаивалась, ведь Санни была старше, красивее, умнее, ловчее, смелее и… Что уж таить, Оливка ревновала её к Рому. Они хорошо смотрелись вместе. А Оливка… Оливка считала себя посмешищем, ребенком, калекой, поэтому общалась с Санни, как с доброй, приветливой соседкой, которая в случае чего, готова будет выручить и помочь. Замечания-наблюдения бабушки странным образом тепло отдались в её маленьком, эгоистичном сердечке.

Дождь рассеялся также внезапно, как и посыпал. Меж тучек просочились прямые солнечные лучи, словно волосы небесной богини дня. Оливка зашла в дом, вымыла стаканы, убрала бутылку с остатками клубничной шипучки в холодильник, тот довольно заурчал и щелкнул, позвонила ставшей за долгие часы нелепых и пространственных разговоров закадычной подруге Мистике.

Как обычно Мистика пустилась в обсуждение научных статей, популяций голубых соек, «черных дыр», фольклора востока, поющих барханов, коснулась пару раз темы обоих полов и про то, что мальчики-ровесники – это сущий ад, Оливка мигом согласилась и вот тогда-то смогла вставить слово:

– Вы с Санни давно ведь дружите?

– Ну да, с младенчества, я же рассказывала. Давай-ка лучше вечерком загляну, у вас там ты говорила, надувной бассейн в сарае завалялся, могу помочь с ним. Наполним водой и поплескаемся под луной. Бабулька твоя же будет не против, если я останусь на ночь? Она у тебя посговорчивее, особенно когда наклюкается. У своих родаков как-нибудь отпрошусь. Торги выиграть можно, если впрячься, как следует и… наобещать, что выполнишь двойную дозу обязанностей позже. Эх, надувной бассейн, конечно, не сравнится с открытым озером. Знаешь, как круто мы с Филином совершали вылазки ночью к озеру.

Оливка поморщилась. Она устала каждый раз слушать байки про русалок и дедушку Филина. В частности про озеро. Она не умела плавать, не могла…

– Да-да. Мистика, так что с Санни в последнее время не ладите? Ты больше тусуешься либо с Филином, либо со мной.

«Тусовки» их ограничивались телефонными разговорами или когда Мистике удавалось улизнуть из многодетной семьи в дом бабушки Оливки.

– Что тут скажешь. Ей сейчас интереснее с парнями зависать.

У Оливки образовался ком в горле, и она сипло сказала:

– С Ромом?

– Ага. Филин тоже с ними как на привязи ходит. Совсем чумной пацан стал. Раньше мы с ним отлично ладили, а сейчас… Как появился на Улицах Ив этот гад Роман, так Филин как с катушек слетел – глазища под очками расфокусированные, мутно-бледный какой-то, точно когда сливки переборщишь в кофе, вот такой стал. А Санни вообще не узнать – благоухает и светится чудовищнее обычного наша Солнечная Фея. Жалко ребят. Колдун он что ли, этот гад Роман?

Вопрос был риторического характера. Мистика частенько задавалась такими вопросами, не требующими прямых ответов, или же вовсе каких-либо ответов.

Оливка отодвинула трубку подальше от уха. Мистика так разошлась в раздаче кличек, что Оливке стало тошно.

– Послушай, послушай, Мис…

На другом конце провода раздались ор и возмущения.

– Прости, Оливка. Мать зовет.

– Ничего. Сегодня все равно с бассейном и ночевкой не выйдет.

– А, ну ничего.

Похоже, Мистика уже и забыла о собственном предложении покупаться под луной, потеряла интерес. Оливка даже выдохнула.

– Отбой.

– Отбой, ковбой! – прокричала в ответ Мистика и шваркнула трубку на аппарат.

Долгие длинные гудки из раковины телефонной трубки еще некоторое время транслировались в ушную раковину Оливки. Она не могла дышать. Воздух проникал через рот, сквозь зубы со свистом, потом она положила трубку, провела ладонями по лицу, как будто стирая налипший плотно грим, и откинулась на жесткий матрас. Под потолком носились две жирные зеленые мухи, бабушка на кухне мыла только что сорванный с грядки базилик. Запах заполз в комнату, смежную с кухней и верандой, отогнал мух. Оливка обеляла имя Рома в своих мыслях, боясь признаться вслух в чувствах к нему, тем более Мистике.

– Репейник ты настоящий, дорогая подружка, – на манер бабушки шепотом выговорила Оливка сама себе и закрыла глаза.



***



Неподвижно она стояла среди грядок с зеленью и капустой, пристально всматриваясь в льющийся с темных небес серебристый свет полнолуния. Мимо босых её ног прошмыгнули ящерицы, квакали заблудившиеся на плоских камнях вкруг цветника лягушки. Напитавшись серебристо-темно-зеленым сиянием, она улеглась тут же на землю, на подушки мха щекой, зарылась в траву. От обломанных, примятых стеблей в воздух ударили ароматы мелиссы, базилика, лимонной травы и настурций.

Новенький сон был, словно конфетка-сюрприз, она уловила все тонкости запаха и вкуса, а затем перед ней развернулись детали будущей картины. Море, альбатросы, тревога в душе, светлые локоны разметал соленный ветер по точеному личику-сердечку, в тонких изящных руках очки с круглыми стеклами… Море гудело, девушка на скале лила слезы, осторожно держа очки, солнце за горизонтом было бледно-желтым слабым опаловым отблеском угасшего дня…

Потом она почувствовала, как сама плывет по воздуху, в нос бил запах можжевелового джина и чьи-то шершавые, мозолистые руки приглаживали её разметавшиеся от сна волосы.



***



Утро было солнечным, но ветреным. Оливка умылась, почистила зубы, голова её была тяжела как никогда, боль в хромой ноге вернулась, глаза красные, под ними фиолетово-черные круги-тени. Методично расчесав волосы на прямой пробор, убрав от лица к вискам мешающие прядки блестящими заколками-бабочками, она переоделась в джинсовый сарафан поверх оранжевой однотонной футболки – захотелось быть поженственнее. Обула кожаные с переплетенными шнурочками сандалии, на руки – браслеты с малахитами. Щелк-щелк, образ готов. В груди покалывало от трепетного предчувствия. На щеке обозначилась ямочка от частой блуждающей улыбки. Мистика её бы не узнала…

Девочка отказалась от завтрака – яичница с беконом, тост с маслом и ежевичным джемом, крепкий черный чай с лимоном и мятой. Бабушка была тиха и добра как никогда, но Оливка этого не заметила, спустилась к своему насесту, выпила спустя полчаса все-таки таблетку, прописанную отцом от болей в хромой ноге. К лекарствам она разумно и с осторожностью прибегала, не хотела привыкать. Бабушка тревожно поглядывала на неё всё это утро.

Новая картинка отличалась от прошлых. Это Оливка ощутила с первых же мазков. Еще никогда она не рисовала море, да так детально, а ведь в жизни не видела его ни разу. Напрягая память, она все же не смогла столь конкретно изобразить силуэт плачущей блондинки на скале, а вот очки с круглыми стеклами были прямо-таки центральной деталью среди темных, бушующих волн…

– Привет, Оливия, – радушно выговорил Ром, вошедший через не запертую калитку.

Рука с кистью сладостно задрожала над холстом. Оливка отложила кисточку, улыбнулась, тихо приветствуя в ответ. От любовного чувства у неё аж пальчики на ногах поджались, и в глазах появился маслянистый блеск. Триумф был не долгим. Ром пришел не один. Тут же из-за спины парня показалась Санни – «деревенское» бежевое платье в мелких маргаритках, распущенные волосы, завитые кольцами на концах, парусиновые белые кеды.

– Привет.

Оливка только кивнула девочке.

Санни обогнула высоченного Рома и уставилась шокировано на незаконченную картину.

– Что такое? – спросил поспешно Ром – рыцарь в сияющих доспехах.

Санни зажмурилась, отвернулась от картинки, порозовев. Немного придя в себя, обратилась сурово к Оливке:

– Как ты узнала? Как ты могла «подглядывать»?! Чертовка!

Девочка потянулась к картине с таким страшным порывом разрушения, что Оливка испугалась, подскочила, ойкнула от боли и чуть не упала – Ром успел её подхватить подмышки.

– Объясните же, наконец, что происходит? – по слогам выдавил Ром, усаживая, словно драгоценную куколку Оливку на седалищные подушки.

– Она рисует чужие сны.

Голос Санни был жестким, холодным, как металл.

– Тогда… – проматывая в памяти весь прежний «балаганный цирк» на своих сожженных картинках, соображала Оливка.

– То были сны твоей бабки, глупая! Ох, неужели она тебе не рассказывала про то, что в вашем семействе по женской линии передается такая способность?! Вот она и глушит рассудок джином!

Оливка понурила голову, сжав кисть в руке. О матери она даже не вспомнила. Была ли у той такая же способность?.. Может ли быть так, что зарываясь в работу и наставляя дочь на путь молитв, она тем самым уходила в сторону от такого дара? Оливка решила, что всё так и есть.

– Хм, значит – это то, что снилось тебе прошлой ночью, Санни? И она видела тоже самое. Любопытно.

Санни скрестила руки на груди, отвернулась, краснея пуще прежнего.

– Но что-то ведь послужило спусковым механизмом… – разглядывая картину, озвучивал мысли вслух Ром.

– Цирк. Верно. Бабушка и дед. Филин был прав. А я их уничтожила… – рубленым тоном произнесла Оливка, закрывая палитру.

– …И после этого увидела сон того, о ком размышляла столь упорно накануне, – заключил радостно Ром. – Не расстраивайся, Сан. Это всего лишь сны…

Санни его заверения нисколько не успокоили. Она сверлила каким-то новым чужим взглядом растерянную девочку, горе-художницу, а потом сказала:

– Ладно уж. Ты же не знала. Я ухожу.

Ром сунул руки в карманы брюк, покачался на пятках, присвистнул и заключил:

– А мне сны не снятся вовсе.

– А ты хотел бы? – спросила вкрадчиво Оливка, пряча глаза полные слез.

– Милая маленькая Оливия, думаю, тебе стоит переговорить с бабушкой. Затем извиниться перед Санни. Протяни ветвь мира.

Оливка вскинула голову с надеждой во взоре. Её бедное эгоистичное сердечко учащенно забилось. Ром пожал ей руку, встряхнув. Вокруг сильно запахло корнем горечавки и шалфеем. Таким образом, он передавал ей часть своей уверенности и сил. Она была точно деревце, требующее щедрого полива.

– Спасибо, – открыто и легко сказала Оливия.

На её щеке вновь обозначилась ямочка.




Пролом во времени и пространстве. История пятая




Далеко-далеко раскинулось море трав.

За единый лишь год увядание их и расцвет.

И степные пожары их не могут спалить до конца,

С дуновением весны вся трава оживает опять.

Ароматный дурман вновь повеял на древнем пути.

Зелено-зелено вкруг развалин и старых стен.

Снова ушедшего друга проводил я в далекий путь,

С этим чувством разлуки средь густой весенней травы.



«Песнь о расставании в древней степи среди трав»

Бо-Цзюй-и



Девушка с рассыпанными по спине черными волосами сидела у вытоптанной дорожки к вековому дубу. Темные узловатые ветви вздымались к небесам, крона постепенно начинала лысеть, теряя красно-бурые и бронзовые листья, устилая ими жирную почву. Ствол был широким, крепким, некоторые из корней обнажены, и даже высокой колосящейся траве не под силу было скрыть их уродство. Дуб-гигант являлся одним из центральных порталов во времени и пространстве. Именно через его пролом Рому удалось попасть на Древесные Улицы. Его энергетические токи поражали своей мощью и веками служили путешественникам в преодолении границ между мирами.

Крона затрепетала на холодном ветру, сбросив к корням несколько бронзовых сухих, как пергамент, листьев. Девушку-брюнетку звали Ракель, и она заметно волновалась, постукивая ногтем большого пальца по зубам и поглядывая на часики-кулон, что висели у неё на шее змеящейся цепочкой. Ветер продолжил резвиться в красно-бурой кроне, взъерошивая усыхающие листья, играясь в безумной пляске с палыми в оттенке бронзы. Небо подернулось тучами, проступившими синяками. Травы зашелестели в такт листьям от вторжения. Кто-то приближался. Ракель дернула головой, не желая встречаться взглядом с подошедшим запыхавшимся парнем. Его обычно пугающая бледность исчезла за бордовым полыхнувшим румянцем, соболиные брови сошлись на переносице, темно-карие, почти черные глаза лихорадочно блестели.

Парень был худ, одного с нею роста и типажа, отчего их часто принимали за близнецов. Короткие темные волосы прилипли от пота у висков. Он раздраженно смахнул крупную каплю со скулы. Однажды он попытался отрастить волосы до плеч, в подражание их общему другу Рому, но она ехидно его раскритиковала. Больше он не старался кого-либо копировать, отыскав свой чопорный, высокомерный, несколько аристократичный стиль. Он прошел процесс самоидентификации через боль и насмешки от той, которую страстно любил.

– Вик, – холодно произнесла Ракель его имя и нахмурилась, все-таки взглянув не совсем на него, а чуть в сторону.

Парень встал в тени, надеясь перевести дух и стремясь к прохладе. Именно это её и раздражало в нем – тени, прохлада, немногословность, высокомерие, тонкая хитрая улыбка и особенно то, как менялось его красивое точеное лицо, когда он начинал злиться…

– Я тебя обыскался.

– Хватит ходить за мной по пятам.

– А тебе хватит ждать его.

Она уже было открыла рот, чтобы парировать – красиво, саркастично, но внимание отвлекли стрелки часов. Нещадные юркие секунды, обращающиеся тяжкими сомнамбулическими в данном случае минутами.

– Сегодня Ром опаздывает.

Из её губ эти три слова сорвались высокими, но при этом безумно тоскливыми нотами. Какая великая разница была, когда Ракель произносила их имена. Вик подмечал каждую деталь, тем самым делая себе же больнее, обостряя и без того острые углы их отрывистого, в отсутствие Рома, общения. Однако в этот раз он почувствовал, что сердце спокойно, ровно бьется в груди, а дух захватило как раз таки от её строптивости. Похоже, он входил в извращенный вкус.

Вик хмыкнул и сказал:

– В штабе это не одобрят…

– Древесные Улицы, – мечтательно выговорила она, заправив за ухо прядку непослушных волос. – Интересно, какой там воздух, какие оттенки визуальной составляющей? Красиво и старомодно, наверное.

Она звучала, как симфония, эта худенькая, бойкая и строптивая девушка. Вик настроил зум в линзах так, чтобы полюбоваться ею ближе, не сокращая расстояния. Холодная и гордая, она не воспринимала его даже в качестве поклонника. Вик знал её с младенчества. Их матери были подругами, когда-то коллегами по работе. Ракель относилась к нему, как к брату и другу, никогда не давая шанса, надежды, на нечто большее. Её тянуло к таким безответственным бродягам и болтунам, как Ром. Ракель, Вик и Ром были ровесниками – семнадцать ступеней вверх, в будущее. И что Ракель только в нем нашла?! Принятый в штаб из благотворительности, впрочем, как и его старшая сестра, и вот теперь – беглец, путешественник, экспериментатор со временем и пространством, рискующий собственной жизнью и её продолжительностью, барахольщик, оптимистичный идиот, отброс одним словом. Вик давно понял, и симпатия Ракель к их общему товарищу усилила это знание, что им с Ромом не по пути. Принц и нищий. Конец истории. А она романтизировала его, как героя баллады. Сэр Ром, рыцарь в поблекших мятых доспехах… Скорее годящийся на роль оруженосца.



– Скоро прилив из-за дождя. Река разольется, и степь будет, как тарелка с супом. Отсюда будет только вплавь.

Ракель даже не шелохнулась, сидела себе, поджав колени к груди, игнорируя доводы Вика. И что же за характер ей такой достался.

– Лодка Рома еще на ходу? Могу проверить…

– Я сама починила.

– Вот как…

Бедные её белые, тонкие руки. Для него она бы и пальцем не пошевелила. Вик стиснул зубы. Это еще не конец! Он найдет способ завоевать сердце Ракель. Уж это ему всё еще под силу.

Чтобы не раздражать её сильнее, он обошел дуб кругом. Сквозь толстые крепкие ветви и красно-бурую вперемешку с бронзовой листву небо казалось мрачней, ниже. Ему стало лучше, грудь наполнилась горьковатым парным осенним воздухом. Ни изматывающей жары, превращающей мозг в кашу, ни концентрированного веселья, смеха, летних красок и вкусов. Осень – подготовка к долгому холодному сну, сопряженному со смертью.



– Ром ведь не забыл о… о правилах?

Вик обернулся к ней, приподняв уголки губ в ироничной улыбке, провел ладонью по волосам и ответил:

– Конечно, нет.

Это было то, что Ракель хотела услышать. Только и всего. Совершенно не ложь, посыпанная сахарной пудрой и поданная на серебряном блюде.

Она склонила голову к плечу, вглядываясь в широкий темный ствол дуба, чувствовала легкий укол боли, смешанной с надеждой. Часики-кулон мерно тикали на длинной змеящейся позолоченной цепи. Тик-так, тик-так.

Ром вернется ко мне. Он всегда возвращается.



***



Ливневый дождь шел третьи сутки подряд. Середина августа – последний глоток лета. Вся компания: Филин, Мистика, Санни, Оливка и Ром в эти дни мало виделись и ощущали себя по-разному. Санни была грустна, рассеяна и сонлива. Работа в лавке доставляла ей трудностей и прибавляла стычек с теткой, а заодно и с матерью. Чувства её были обострены, мысли метались от одного к другому, иногда хотелось выплакаться как следует, чего Санни раньше себе не позволила бы. Лизелотта вскидывалась на племянницу, обзывая ленивой кошкой, которой внезапно наступили на хвост и теперь она только и знает, что шипеть на каждого прохожего. Матери было скучно, она вырывала Санни из книжного мира, отправляя по нелепым поручениям, нагружая уборкой по дому и в лавке, пытаясь учить её травяному делу. Обе домашние феи были не в восторге после открытия того, что Санни унаследовала способности непутевого отца. Из-за этого они объединили силы, чтобы повернуть вектор, увы, кровь не вода, чьи русла можно изменить в нужную сторону. Единственной дружеской поддержкой в этот ливневый период для Санни служило присутствие кошки Руны. Мягкая шерстка под ладонью и умнейшие глаза Руны слыли успокоением в часы работы. Руна забирала недуги, залечивала старые раны, приводила в мирный лад бушующие воды формирующейся натуры Санни, давшей ей кров. Кошка платила той же монетой, умно вглядываясь в потускневшие от тоски глаза девочки.

Оливка же все три дня провела в постели, утепленная одним тонким, летним одеялом и двумя зимними пуховыми. Её хромую ногу выкручивало так, что слезы сами волей-неволей брызгали у девочки из глаз, хоть она и старалась держаться, мужественно стиснув зубы, а пододеяльники – пальцами. Бабушка проявляла недюжинную заботу, без конца грея чайники, заваривая успокоительные травяные сборы, приобретенные в лавке матери Санни, хлопоча о её больной ноге и не разрешая внучке притрагиваться к краскам и холстам. Чужие сны в этот период особенно одолевали Оливку, затопляя, как дождь канавы и выбоины, сознание. Это было подобно беспрерывной, заунывной трансляции. У Санни ледяные моря сменялись розовыми непроходимыми садами. Лед, бушующие волны, поблекший цвет роз с колючими плетьми. Оливку потом долго знобило и лихорадило от уколов с царапинами. У Филина во снах постоянно присутствовали слепящий белый свет, как в операционной, пустошь и развалины древних сооружений, а еще там он был босой, с вечно растерянным выражением на красивом бледном лице без очков… От белого цвета глаза Оливки еще долго резало, а развалины наводили мысли на крах и хаос. Сны Мистики населяли перепутанные фрагменты восточной и западной культур. Самым частым явлением там были вороны, чье назойливое хриплое карканье разносилось над головой Мистики потусторонним эхом. Звенели ритуальные колокольчики, скреблись когтями по гранитным памятникам демоны. Мистика за кем-то всё время гналась, шептала заклинания на японском языке. Оливка абстрагировалась по настырной просьбе бабушки от её балаганных снов, мечтала нащупать импульсы сновидений Рома. Но как он и сказал в последний свой визит: ему ничего не снилось…

Оливка вредничала, огрызалась, и только к концу второго дня отметила про себя, что от бабушки совсем не пахнет можжевеловым джином. После этого открытия Оливка присмирела, прекратила скрежетать зубами и встречала заходящую проведать родственницу слабой улыбкой на побелевших губах. Девочка попросила бабушку не говорить маме и папе по телефону о том, что у них здесь дождь, чтобы избежать лишних волнений и наставлений.

– Наконец-то мы с тобой, лягушонок, пришли к соглашению, – прихлебывая смородиновый чай из щербатой чашки, провозгласила старуха.

Что касается Филина и Мистики, то этим двум друзьям-единомышленникам было наоборот вполне комфортно в ливневый период. Пока неженки, как саркастично отметил Филин про Санни и Оливку, прятались в уютненьких гнездышках, они с Мистикой нацепляли дождевики с резиновыми сапогами, отправлялись в лесок за грибами, вдыхали перепрелый озон, ослепленные яркостью зелени и серебристыми рыбьими спинами. Мистика улыбалась до ушей – Филин вернулся к ней за подмогой в «озерных проказах», словно не существовало никогда самодовольного незнакомца-пришельца по имени Ром, опьянившего её друзей.

Однако время очень быстротечно, а когда ты счастлив, втройне не замечаешь его хода. На третий ливневый день мать с отцом уехали к дальним родственникам, по чрезвычайно важному делу, тем самым «повесив» на старшую всех остальных детей. И вот – Мистика сидела на пеньке тополя облаченная в синий дождевик и в ставших уже неизменными черных резиновых сапогах. Капюшон она скинула, так как дождь на мгновение прекратился, превратив лесок в доисторические джунгли с гигантскими хвощами, папоротниками и белыми букетиками тысячелистника; где около извилистых корней наплодились различные виды грибов. Пробудились птицы и лягушки, поднимая дружный гвалт, словно выступая в сообществе с целой гурьбой младших братьев и сестер Мистики. Несмотря на скучнейшее в её представлении времяпрепровождение, Мистика бдительно следила за перемещениями детей. Через несколько шагов перед ней раскинулось поле с сиреневыми и голубыми колокольчиками, ставшее игровой площадкой для бесчисленного выводка – младших братьев и сестер. Подняв с земли ореховый прутик, Мистика похлестывала им по траве. Беспредельная печать скуки отобразилась на её пятиугольном лице.



После дождя воздух был стеклянным. А блекло-желтый свет солнца вкупе с мокрой зеленью листвы создавали эффект, будто бы находишься под водой одного из озер. Представив себе эту картину, девочка слегка взбодрилась. За спиной она расслышала шум ветвей, словно кто-то настойчиво торопился пробраться сквозь кустарники, избегая наступать на скользкие валуны. Она не успела обернуться, как перед ней возник запыхавшийся, взъерошенный Филин в полной экипировке – дождевик и резиновые сапоги.

Мистика готова была заулыбаться, взмахнула рукой в приветственном жесте, радуясь нежданной встрече. Филин же опустил голову, поправил нервно очки на носу и вильнул в другую сторону.

– Ты куда это?

Она проследила траекторию его ходьбы. Филин направлялся к кладбищенским холмам. С тенистой стороны, в ветвях деревьев, образовалась внезапная птичья трескотня. Кто-то из младших братьев загорланил воинственный клич.

– Искать Рома, – сказал нехотя Филин.

Мистика мигом надулась, точно рыба-ёж, и рявкнула вслед мальчику:

– Ну и катись! Все равно ты сегодня похож на заспиртованного карпа!

С ней что-то не то творилось последние недели. В груди теснились невысказанные слова, горло душило, а на глазах всё чаще наворачивались крупные горячие слезы. Она иступленно рылась в своих журналах, энциклопедиях и картотеке Бестиария, ища ответы на всплывающие в сознании вопросы. Корявые, сбивчивые её стихи с историями отныне полнились колкостями и замогильным холодом. И это даже не было связано с появлением в их компании Рома. Мистика ощущала перемены в себе, и как ей самой казалось не в лучшую сторону…

Хлестнув ореховым прутиком по сапогам, девочка вновь метнула бдительный взгляд на детей. Те бесились в поле, выделывая сальто и ходя на руках. Она почувствовала себя зрительницей циркового шоу. Действо так позабавило её, что Мистика решила извиниться за невольно брошенное оскорбление. Снова опоздала. Филин передернул плечами и бросил в ответ:

– А сама-то. Уселась на пень, точно банши. Уа-уа!

Мистика тут же вскочила, но её отвлек крик сестренки, чью руку заломил за спину один из братьев.

– Мистика, на помощь! Они хотят взять меня в плен, а я хочу быть принцессой-ниндзя!

Филин тотчас покатился со смеху, удаляясь к границе поля. Его фигурка напоминала искусно сделанную статуэтку, волшебным образом способную передвигаться. Мистика же с такого расстояния выглядела потерянной, разрываемой между наподдать ему или же спасти сестренку от проказы братиков. Морально сложный выбор.

Почти скрывшись из виду, Филин все-таки крикнул радушно:

– Еще увидимся! Не скучай!



***



Спускаясь с холма, Филин удивлялся откуда здесь могут быть прошлогодние, судя по виду, сосновые вперемешку с хвойными иголки. Он скользил по ним каждый шаг, мысленно проклиная затею отправиться к кладбищенским холмам. Именно там был приют Рома, когда он посещал Улицу Ив. На пути ему повстречались репейники, тысячелистники, повилика и даже пара неизвестного ему вида грибов. В лощинах было мертвенно холодно, запущенно, но как только Филин выбрался к простору холмов, небо словно бы стало бледно-лиловее, появились ласточки, ветер заиграл с травами мягче, обдавая всё вокруг еще теплым августовским дыханием.

Холодный запах росы будил в нем сильнейшие из способностей. Даже солнечный свет чудилось, не мог её испарить. Вот почему Филин пытался держаться подальше от этих земель, слишком тонка была грань между явственным и потусторонним. Уже доходя до старых ив с начавшей желтеть листвой возле кладбища, Филин проигнорировал пару блуждающих огоньков из мира Нави, размером с цветок люпина.

Ром был обнаружен мальчиком сидящим на низкой скамейке под одной из ив. Тени от её ветвей скользили по смурному лицу парня, нашептывая свои секреты. Ветер прошумел где-то в вышине, принеся с холмов щедрые ароматы клевера и сосновых с хвойными иголок.

– Привет, – Филин устроился на скамейке поодаль от Рома.

Парень был задумчив, уперев локти в колени, из-за чего просто промычал что-то в ответ. Среди ивовых ветвей пронеслись две серо-белых голубки. Хлопанье крыльев оглушительно вклинилось в тишину.

Филин снова обратился к Рому:

– Судя по твоему заторможенному виду, тебе больше нельзя посещать Улицу Ив.

Ром отмер, взлохматил себе волосы на загривке и ломко улыбнулся. Весь его вид говорил о том, как ему нездоровилось.

– Проницательный малый. Всё так. Чем дольше я здесь остаюсь, тем тяжелее мне потом физически. В последнее свое возвращение из пролома я искал способы облегчить боли, скорректировав биоритмы.

– И как? Удалось?

В голосе юного Филина читалась надежда. Рому это польстило.

– Нет.

Слово упало, точно камень в стоячую заводь, от него пошли неприятные круги по поверхности. Сверхчувствительный Филин сглотнул, поправил очки на носу и больше не смог найти подходящих слов. Они сидели бок о бок так смирно, что казалось стали абсолютно едины с окружающей их действительностью. Птицы и зверье могли спокойно устроиться у их ног. Дыхание холмов свежо обдувало их лица, роса в траве почти стеклянно звенела, а призрачных огоньков возникало всё больше. Они зазывно искрились, тревожно вспыхивали, водянисто расплывались. Зов их напоминал Филину писк комаров. От назойливости огоньков, столпившихся в трех метрах от мальчика и Рома: на границе с кладбищенской землей, становилось не по себе.

Чтобы отвлечься, Филин протянул руку Рому.

– Было здорово. Я никогда не забуду – это лето.

Ром крепко пожал руку друга.

– Это еще не всё.

Парень потянулся к рюкзаку, выудил из бокового кармана бумажный пакет.

– Возьми.

Филин развернул бумагу сверху, заглянул в пакет. Изнутри пахло горькой зеленью.

– Петрушка. Если посадить её в огороде твоей бабушки, а потом съесть пару веточек, можно будет целый день угадывать, правду говорят люди или лгут.

– Ну и ну, – иронично протянул мальчик, завернув поудобнее пакет и спрятав в карман дождевика.

Ром хохотнул, но спустя минуту уже был необычно серьезен и собран, словно солдат на посту.

– Я ищу свою старшую сестру.



Первое нарушенное им правило. Он поерзал на скамейке, затянул шнурки рюкзака. Филин с внимательным видом кивнул.

– Она тоже была Экспериментальным Путешественником?

– Да, – на тяжком выдохе, подтвердил парень.

– Но как же она?.. Если ты говоришь, что…

– В этом всё и дело. Последнее упоминание о ней в бортовом журнале, что она отправилась сюда. На Древесные Улицы. Мне тогда было… В общем, это уже неважно.

Филин сообразил всё сам.

– Ты не можешь разглашать эту информацию.

– Верно подмечено. Повезло мне с тобой. Сообразительный и неболтливый. Неплохо мы спелись, а, рыбак?

Филин криво ухмыльнулся, смахивая на чертенка.

– Так точно, незнакомец.

Писк огоньков с их тревожно меняющейся формой окончательно доконали Филина, и он предложил прогуляться. Так сказать, последний раз для Рома окинуть взглядом хитросплетения Улицы Ив, её окраин. Что уж говорить, прогулка им обоим пошла на пользу. Напряжение было снято. И Ром снова нарушил правило, решив довериться мальчику, облегчить душу.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67221083) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения